Сайт истории г. Дятьково
и Дятьковского района

ТРИЖДЫ ПОВЕШЕННЫЙ.

Повесть из книги "Тополиные листья" А. Шкроб.

С какой бы стороны ты ни шел к Ольшанице, все рав­но будешь долго плутать дремучим лесом, и только тогда перед тобою откроется большое село. Оно распо­ложено в широкой низине, где сливаются два безымян­ных ручья, испокон веков поросших ольхами, четыре неширокие улицы сходятся в центре села, на пригорке. И здесь, на просторном перекрестке, растет вековая сос­на. Под ней, в железной ограде, белеется обелиск.

Кому он поставлен, этот обелиск?

Сосна не человек - она молчит. Но люди Ольшаницы помнят своего земляка Дмитрия Ивановича Уваренкова.

...Этого высокого сутулого лесника хорошо знали в отряде Медведева. Только ему доверяли проводить на партизанскую базу обозы с продовольствием. Никто дру­гой не мог знать сюда и тропинки. Когда обоз приходил в Ольшаницу, возницы слезали с телег и оставались в селе, а Дмитрий Иванович садился на первую подводу и вел обоз к стоянке. На последней сидел один из его сы­новей. У лесника их было когда-то одиннадцать.

Уже несколько месяцев в этих местах не показыва­лись немцы. Еще зимою их отсюда прогнали партизаны. И с тех пор фашистов не ви­дели. Но вот наступил июнь сорок второго.

С вечера лесник долго не мог заснуть: все смотрел на восток, откуда доносилась канонада и временами были видны розовые всполохи. Спал недолго - пробуждение тоже было тревожным. Он встал, осторожно ступая по половицам, вышел во двор. Солнце еще не всходило, но заря уже стояла высоко. Утро было свежее и обещало погожий день.

Только что-то беспокоило старого лесника. Он старал­ся не дышать и все прислушивался к чему-то. Так и есть: вдали гудели машины!

Вначале он подумал, что машины идут со стороны Куявы, но потом расслышал, что гудят они и на Любохонском большаке. Значит, подступают с обеих сторон.

- Вот и гостюшки,— угрюмо сказал лесник и пошелв сарай, где на сене спали сыновья-подростки.

- Санек! Лексей! — тормошил он ребят.— Просы­пайтесь! Тикать надо! Немцы идут!..

- Что? Где? — спросонья бормотали мальчишки.

- Бежать, говорю, надо: немцы идут. Возьмите хле­ба, одежду – и в лес! Не ворочайтесь покуда... Пере­ждите.

Лесник проводил их за огороды и наказал, прощаясь:

- Там, за перелазами, разберите гать, да чтоб сле­дов не оставили.

- Папань, а ты что ж? — спросил старший.

- Нельзя мне от старой,— сказал лесник.— Ступайте.

Он долго смотрел вслед сыновьям, а затем вернулся в избу.

Сейчас лесник уже нисколько не сомневался, что нем­цы идут в Ольшаницу с обеих сторон. Надрывно гудели машины и даже казалось, что была слышна немецкая речь.

«Буксуют в лужах,— подумал лесник,— дожди недав­но прошли».

Старуха металась по комнате и без конца причитала:

- Господи! Что теперь будет! Что будет!..

- Затапливай печь! — сердито прикрикнул Дмитрий Иванович, взял топор и вышел, хлопнув дверями. Стал колоть дрова, хотя наколотых было еще несколько по­ленниц.

Немцы вошли в село, как и осенью сорок первого, на мотоциклах и машинах. Село зашумело, заголосило. На соседних дворах ошалело кричали куры, визжали поро­сята, слышался женский плач и немецкая ругань.

Через некоторое время во двор к леснику вошел офицер и несколько солдат. Они все обшарили в хате, во дворе, в сарае. Чего-то искали.

- Где есть си-ны?—на ломаном русском языке спро­сил офицер.

- Знамо где – служат сыновья,— ответил лесник.

- Небольшие где? Кляйне?

- А, кляйн? Младшие, значит? - Дмитрий Иванович воткнул топор в колоду. - Младшие... Они у крестной, в Дятькове.

- Врьешь! - закричал офицер и замахнулся на лес­ника. Но лесник даже не вздрогнул, а только угрюмо по­смотрел на молодого офицера.

- По-и-дешь в штаб! - сказал офицер и кивнул сол­датам.

Лесника вытолкнули за калитку. На улицах села сол­даты уже стояли колоннами, готовые к маршу. И лесник понял: пойдут на партизан. Значит, немцы хотят, чтобы он показывал дорогу на стоянки.

«Какая-то гадость выдала все-таки»,- подумал он. Штаб карателей расположился в школе, в бывшей учительской - здесь Дмитрий Иванович часто бывал, когда сыновья учились. За столом сидел офицер в чине майора. Чистенький до лоска: выбритое сухощавое лицо, светлые волосы, золотое пенсне на тонком прямом носу. На фуражке, петлицах и рукаве нашит белый череп с ко­стями крест-накрест.

«Чистокровный... Сволочуга!» — с грустью отметил про себя Дмитрий Иванович.

Майор долго и внимательно смотрел на лесника, за­тем что-то сказал ему. Лесник не понял, что говорит офи­цер, но сразу решил, что от этого пощады не жди.

«Как же это я со старухой не простился?» — тоскливо подумал лесник и опустил голову.

- Мы тебе ничего плохого не сделаем, если ты нам поможешь,- услышал голос переводчика.

Дмитрий Иванович поднял голову. Майор смотрел вы­жидающе и вроде бы дружелюбно.

«Ишь, колбасник, что поет! А сам глядит на меня, как лиса на мышь... Ну-ну, что дальше?»

Офицер молчание лесника принял за согласие и про­должал более уверенно:

- Нам известно, что ты возил партизанам хлеб. Те­перь ты должен свести туда нас. Мы тебе построим но­вый дом, дадим корову, коня. В случае отказа, мы те­бя!..— майор провел рукой по своему подбородку.- Вы­бирай!

«Да, от этого не выкрутишься,— снова подумал Уваренков,-где хоть они меня кончать будут? Может, здесь. Хряснуть его сейчас по этим стеклышкам: не стерпит - выстрелит. Легкая смерть. А, может, помереть всегда успею. Не к спеху помирать-то...»

И лесник вместе с офицерами вышел на улицу.

По деревне до самых крайних дворов лесник шел, не поднимая головы. Его сухие сутулые плечи заострились еще больше, стали заметнее под рубашкой. Миновав по­следние домики, лесник выпрямился, оглянулся назад. Вслед за ним вереницей шли вражеские солдаты. У каж­дого поперек груди висел автомат.

«Воронье! — подумал лесник.- Воронье!»

Пересекли неглубокий овраг, что тянулся вдоль опуш­ки, и вошли в лес. Узкая дорога петляла между вековых сосен и елей, поросших молодняком, разветвлялась по сторонам, становилась менее заметной. Гомон солдат смолк, некоторые из них крались обочь дороги — за спи­ною сильно шуршали кусты.

«Юркнуть сейчас в чащу?» — Дмитрий Иванович по­вел краем глаза. Но по бокам — солдаты с автоматами.

Вышли к неширокой поляне. Если от нее пойти напра­во чернотропом, то придешь как раз к гати. За ней в двух километрах — партизанская база. Там сейчас сынишки. Они уже предупредили, и партизаны ждут. Но с такою силой им не совладать. И лесник повел карателей по до­роге влево.

Прошли еще с километр. Уваренков вспомнил, что недалеко есть ложбина, где они раза два стояли с обо­зом. Распрягали коней, жгли костры. Помнится, там даже ставили шалаш. Что если их туда направить?

Лесник стал замедлять шаг. Наконец, он остановился, притих, будто прислушиваясь к чему-то, и поманил паль­цем майора. Тот поднял руку (дал сигнал остановиться), подошел к леснику с переводчиком.

- Вон там,— показал лесник в сторону, где должна быть поляна,- туда я водил обоз.

Выслушав переводчика, майор расстегнул кобуру. До­стали пистолеты и другие офицеры. Вполголоса зазвучали слова команды. Лица солдат вмиг стали тревожными и беспомощными. Мимо лесника, торопясь, словно на ры­сях, прошли роты две солдат. Они рассыпались по лесу цепью и направились, куда приказали им офицеры.

Лесник сел на поваленную полуистлевшую лесину, снял выгоревшую на солнце фуражку, вытер со лба пот— в лесу было душно. Несколько солдат из охраны тоже присели. Один, молоденький, смотрел на него с каким-то испугом и удивлением. Встревожены лица и у других сол­дат. Они залегли, выставив пулеметы полукругом.

«Окружения боятся, вояки!» - подумал лесник.

Немцы с тревогой ждали, что вот-вот раздадутся вы­стрелы и начнется бой. Но время шло, а в лесу по-преж­нему было тихо.

Наконец, оттуда, куда ушли роты, прибежало несколь­ко солдат. Лесника повели на поляну. В тени под деревь­ями, выставив дозоры, отдыхали каратели. Майор с груп­пой офицеров стоял в центре поляны под кроной моло­дого дуба. На лесника смотрел прищурясь.

- Зачем обманул? - Глаза у немца блестели по-рысьи.

Но Дмитрий Иванович выдержал этот взгляд.

- Господин офицер,— сказал он,- я в самом деле сюда приводил обоз.

Майор хлопнул тросточкой по голенищу лакирован­ного сапога и что-то проговорил, в упор глядя на лесника.

- Здесь вы ночевали месяц тому назад,- перевел офицер,— а нам известно, что ты водил обоз на этой не­деле. Куда ты его водил?

- Это вам набрехали - сюда я приводил.

- Врь-ешь! — закричал офицер.

- Ну, вам не докажешь!

Офицеры посовещались между собой, подозвали ко­го-то. К леснику подошли два здоровенных солдата с за­сученными рукавами. Заломили ему за спину руки и по­тащили к дубу. Веревками прикрутили к стволу так, что затрещали кости и тяжело стало дышать.

Офицеры вытащили пистолеты и стали целиться в Дмитрия Ивановича.

«Ну, вот и конец»,— только успел он подумать, как раздался выстрел, и пуля гулко хлопнулась в ствол, чуть повыше головы. За ней вторая, третья... Лесника оглуши­ло. Острая дубовая кора секла его до крови по ушам и шее... Сколько это длилось, он не помнил. Когда его раз­вязали и в голове прошел звон, к нему снова обратились с вопросом:

- Куда водил обоз?

- Сюда,— ответил лесник.

Его били шомполами по спине, по ребрам до тех пор, пока он не потерял сознание. Тогда отволокли в тень под кусты и выплеснули на него ведро воды. Дмитрий Ивано­вич открыл глаза. В лесу по-прежнему было тихо. Души­сто пахло травами. Сквозь молодую ярко-зеленую лист­ву виднелось полинялое от жары небо.

- Денек-то и в самом деле погожий,— слизав кис­лую кровь с губ, тихо проговорил лесник.- Как там старуха.

Над ним наклонился офицер, который понимал по- русски. Думал, что лесник хочет что-то сказать.

- Чего смотришь, тупорылый? Не видел, как русский мужик умирает? На! Волчье вымя! - и лесник показал ему кукиш.

Его снова били. Измученного на машине привезли в Ольшаницу. Солдаты оцепили место на перекрестке улиц, возле вековой сосны. Согнали сюда народ. На ниж­ний толстый сук сосны накинули петлю. Притащили стол, поставили на него табурет.

К виселице подвели Дмитрия Ивановича. Толпа ахнула и замерла. Каким страшным стал этот высокий жилистый человек, которого знали и уважали во всей округе! Ли­цо — сплошная ссадина, один глаз не смотрит: затек. Из носа сочится сукровица. Окровавленная рубашка порва­на, и нельзя понять, где торчат ее лоскутья, а где — со­дранная кожа.

В толпе раздался чей-то истеричный вопль.

- Молчать! — закричал разъяренный майор, и солда­ты схватили пожилую женщину и вытащили ее из толпы.

- Сейчас мы повесим матерого партизана...— начал было офицер, но Дмитрий Иванович рванулся от солдат, которые поддерживали его за плечи, и закричал:

- Люди! Не жалейте меня! Бейте эту сволоту! Они боятся нас!..

Майор поднял руку и что-то прокричал. На лесника навалились солдаты, полотенцем завязали ему рот. Под­вели к виселице и поставили на табурет. Два дебелых солдата держали Уваренкова за руки, третий накинул петлю на шею и выбил табуретку из-под его ног. Но лишь только тело лесника задергалось в судорогах, а толпа, несмотря на кольцо оцепивших ее солдат, шарахнулась прочь, веревку обрезали. Полумертвого лесника поло­жили в кузов машины, увезли к колхозным фермам и бросили в сарай.

Он лежал навзничь, вытянувшись: так было легче ды­шать. Сатиновая рубашка от запекшейся крови стала же­сткой, как брезент. Во многих местах она прилипла к телу и при малейшем движении или глубоком вздохе с болью рвала кожу, тогда из ран снова сочилась теплая, живая кровь. Дмитрий Иванович единственным глазом смотрел в щель крыши. Небо уже потемнело - наверное, был ве­чер. За стенами сарая раздавались шаги. Его сторожили. Значит, завтра снова поведут в лес. Дмитрий Иванович закрыл глаза и стал думать. Жизни своей он не жалел: она прожита правильно - не стыдно помирать. Жаль только старухи. Это она кричала, бедная, когда его под­вели к виселице. Одиннадцать детей нажил с нею! Как они сейчас? Младшие-то целы. Пока живы и те, что в партизанах. А вот что с фронтовиками? Иван - шофером. Он жив еще, наверное. Жив и Сергей: он при штабе. Лео­нид служит на флоте, присылал письма. Михаил — танки­стом. Этот неизвестно как. А вот Борис и Пашка, скорей всего, погибли. Они - летчики. Сколько их, орлов-соколиков, сгорело в первые месяцы войны. Затем он стал думать о каждом из них в отдельности. Что-то вроде улыбки скользнуло по его лицу, когда вспомнил про са­мого младшего - Саньку. Родился он как раз на Николин день. Значит, назвать надо Николаем, а Николай уже есть — он сейчас в партизанах. Кто-то из родственников предложил назвать Николаем вторым... Ах, Санек, Санек! Босым в лес побежал, в драных штанах. Недосмотрел старик, засуетился тогда...

Вспомнил Дмитрий Иванович и свою молодость. А ведь когда-то красавец был - девчата гонялись. Неда­ром в гусарах служил, в Гродненском лейб-гвардейском полку! Ударит полковой оркестр - одиннадцать сереб­ряных труб, грянут гусары песняка! Дамочки букетики под ноги коням бросали... Зажмурился старый гусар, за­думался...

Очнулся он, как и лежал, на куче прелой, прошлогод­ней соломы. Летнее солнце поднялось над ракитками, которые виднелись в узеньком окошечке сарая, и загля­нуло в угол, к умирающему. Он пошевелился, застонал от боли. Большие синие мухи загудели над ним роем.

- Кыш, погань! Живой ведь еще! — сказал лесник и подумал, что лучше бы вчера хряснуть майора по стеклушкам.

Скрипнули тяжелые ворота, и в сарай вошли солдаты. Кованый сапог ударил по голой пятке лесника. Держась за стену, он встал на ноги и медленно, чтобы не упасть, пошел к выходу.

На этот раз он шел по селу с поднятой головой. У ка­литок стояли односельчане, с испугом и жалостью гля­дели на лесника. Он кланялся им широко, по-русски и по­вторял поминутно:

- Прощайте, людечки! Прощайте!

Два раза его водили к лесу и два раза возвращались ни с чем. Когда пытались вести в третий, он остановился, оттолкнул от себя солдат и проговорил хрипло:

- Я знаю, где база, но не поведу вас. Там сыны мои! И в армии мои сыны! Их одиннадцать!.. Кого же вы хоте­ли купить? Отца красных командиров? Старого гусара?! Да я ваших драгунов еще в первую мировую, как капу­сту, рубал! Стреляйте! Я сделал свое дело!

- Нет, старая собака, так легко не умрешь! — поте­ряв над собою контроль, закричал офицер.

Он подскочил к леснику и ударил его тростью по го­лове. Дмитрий Иванович зашатался, но не упал. Тогда его повалили на дорожный песок. Один из тех солдат, что вешал, проткнул ему щеки кинжалом. В эти кровавые отверстия продели веревку, привязали ее к телеге и по­тащили Дмитрия Ивановича к центру села.

Он вот-вот бы захлебнулся собственной кровью, но майору и этой казни показалось мало. Он велел выта­щить веревку и поставить старика на ноги.

- Ска-жешь? - спросил у лесника в последний раз.

Но Дмитрий Иванович уже ничего не мог сказать, хотя бы и хотел этого: кинжал располосовал ему не только щеки, но и язык. Он открыл кровавый рот (майор во­время отвернулся), выплюнул тяжелый сгусток. В груди его захрипело, забулькало, и майору показалось, что лес­ник смеялся. Он в ужасе отвернулся и приказал вешать.

Его повесили и тут же обрезали веревку, подождали, пока он придет в себя.

- Да что же это они?! - простонал Дмитрий Ивано­вич, когда ему снова надевали петлю. Коченея в пред­смертной судороге, он обвил руками шею палача и повис вместе с ним. Обезумевшего от испуга немца отцепили из рук лесника, когда тот уже был мертвым.

...В прошедшую войну мы потеряли двадцать миллио­нов самых здоровых, самых преданных Родине людей. О каждом из них, как и о Дмитрии Ивановиче Уваренкове, можно писать повести и романы.

Двадцать миллионов! Можно видеть на марше диви­зию. С высоты полета птицы можно наблюдать движение корпуса. Но представить человеческую массу в количест­ве двадцати миллионов - невозможно!

Та самая сосна, на которой был повешен партизан. Уже спиленная. Фото лета 2012 г.





Могила Уваренкова Д.И.
 

Фото партизана.

Открытие памятника на могиле героя. Присутствуют четверо сыновей, две невестки и дочери.