Сайт истории г. Дятьково
и Дятьковского района

Васильевская трагедия.

Глава из книги "Тополиные листья". Автор А. Шкроб.

Книгу предоставил Владимир Лелявин.

- Сегодня поедем с тобой огораживать дальний пи­томник. Так приказал лесничий. Комиссия из области ско­ро нагрянет — вот Буркин и забеспокоился. У него вечно, как у того мужика, который не перекрестится, пока гром не ударит,— с горькой улыбкой говорил Костик, запрягая Рыжка.— На этом питомнике и делов-то в четыре руки на один день. А вот поди ж ты — комиссии надо было дожидаться. Сказано — бесхозяйственность!..­

Евдокия Николаевна вынесла нам в узелке еду. Мы сели в телегу на охапку пахучей травы, и Костик стеганул  коня.

Рыжок бежал бодро, постоянно пофыркивал и мотал головою. Мы въехали в узкий росистый туннель моло­денького липняка — одежда наша стала мокрой. Про­ехали веселым сосновым краснолесьем, где пахло смо­ляным настоем, и выехали на широкое поле ячменя. Он  уже колосился. Его седоватые тараканьи усики тихо шуршали на ветерке.

 - Вон за той грядою Василевка,— показал Костик на далекий перелесок.

- Проезжать будем?

- Хоть и крюк большой,— сказал он,— да поехали.

 Когда миновали перелесок, я не увидел ни одной из­бы. На площади в несколько сот гектаров росли сочные люпины. О том, что здесь когда-то стояла деревня, мож­но было догадаться лишь по старым дуплистым вербам, которые росли в ряд возле дороги, да по одичавшим яблоням, раскиданным кое-где среди люпина. На возвы­шении, в тени вековых деревьев — заброшенное кладби­ще. За ним, на ровном зеленом лужку, я увидел невысо­кий обелиск. Давным-давно кто-то посадил возле него березу и дубок. Деревца эти принялись и возмужали. Их ветвистые кроны сплелись и защищают обелиск от дождя и ветров.

 4 февраля 1943 года в двух деревенских банях фаши­сты сожгли 125 стариков и детей. Среди них был и Сте­фан, младший брат Ивана Глебова.

Стефану шел тогда семнадцатый год, и была у него невеста Катя, соседская девчонка.

- Ой, Стефанечка,— говорила мать,— закончится война — сыграем свадебку.  Девка стоящая растет.

- Еще чего надумали!,— сердился сын, и лицо его заливалось румянцем.

 Престарелые родители Катюши тоже были не прочь породниться с Глебовыми. Кто знает, может быть, и сыг­рали бы свадьбу молодые, если бы не то странное утро четвертого февраля!

Накануне с вечера все было спокойно. Стефан домой вернулся под утро. А на рассвете в Василевку двинулись колонны людей. В деревне не сразу поняли, кто это. Впе­реди шли старики и подростки. А когда рассмотрели, что за колонной идут немцы, то убегать уже было поздно.

Фашисты не стреляли. Они выгоняли из хат стариков и подростков и собирали их в клубе. Когда Стефана при­вели в клуб, то он увидел здесь людей из соседних дере­вень.

 - Куда это нас? — спросил он у знакомого.

- Не знаю,— пожал тот плечами,— сказали, что на работы куда-то.

Стефан успокоился.

Тем временем небольшими группами людей стали вы­талкивать из клуба и отводить в сторону кладбища, к кол­хозным баням. Старики понуро молчали, подростки бояз­ливо озирались по сторонам.

Стефан встретился взглядом со своим дружком Анд­реем Лемяшинским. Тот смотрел на него широко рас­крытыми глазами. Посиневшие губы его дрожали.

 - Да что же это? На расстрел ведь! — у Стефана по­холодело под сердцем.— А как же Катя? Как мать?

А Ефросинья Никоновна, его старая мать, лежала в это время в сарае и вместе с женой Ивана смотрела в щель. Ей было видно, что делается возле кладбища. Лю­дей заталкивали в бани, а вокруг стояли солдаты с авто­матами.

И вдруг она увидела сына. Вскрикнула, хотела под­няться, но невестка навалилась на нее, зажала рот:

- Молчи, мамочка, а то и нас вместе с ними...

 Стефан быстро шел впереди группы и почему-то рас­стегивал фуфайку. Поравнявшись с баней, он сбросил фуфайку и по глубокому снегу побежал за кладбище.

А те, кто был в бане, рванули дверь и стали выскакивать из нее. Но фашисты огнем из автоматов положили перед­них у дверей. Несколько солдат бросились вдогонку за Стефаном. Снег был глубокий, и солдаты не поспевали за ним. Тогда один остановился и выпустил длинную очередь. Стефан ткнулся в снёг, припав на правую ногу, и тут же поднялся и, хромая, побежал вновь. Фашист еще раз выпустил очередь, Стефан снова упал и на этот раз не вставая, пополз по снегу. Его настигли, волоком притащили к бане и бросили внутрь. Затем заколотили двери и  облили постройки керосином и подожгли.

Вспыхнуло пламя. Живые изнутри стали выбивать две­ри. Кто-то кричал, кто-то пел. А фашисты огнем из авто­матов косили по заколоченным дверям.

Когда пламя полностью охватило постройки и рухнули крыши, крики прекратились.

... До самого позднего вечера тлели бани, распростра­няя по селу запах горелого мяса.

На следующий день односельчане увидели мать Сте­фана Ефросинью Никоновну. Она торопливо шла вдоль деревни, блаженно улыбалась и, встречая односельчан, говорила им:

 - Видели, как моего Стефанечку стреляли? Видели? Во!

Совершенно седые пряди выбились у нее из-под плат­ка и торчали космами.

- Куда же ты идешь, Никоновна? — спрашивали жен­щины.

- Как куда?—удивленно и обиженно отвечала она.— В магазин иду, за хлебом, за конфетами. Ведь у Стефанечки свадьба!

И дребезжащим протяжным голосом запевала:

                                         Стефанечка мой любенький,

                                         Не пошел ли ты на свадебку

                                         По красавицу-невестушку?

Через несколько дней она умерла.

 ...Когда мы возвращались с питомника, солнце клони­лось к закату. Седые макушки старых кладбищенских со­сен бронзовели в вечерних лучах. Теплые, серые тени легли на люпин. Они не закрывали братской могилы. Обе­лиск по-прежнему белел на солнце.

 «Когда-нибудь под этими деревьями будет большой памятник»,— подумал я и спросил у Костика:

- Кто их посадил?

- Кого?

- Деревья эти, над могилой?

- Должно быть, Стефанова невеста,— ответил Ко­стик,— а може, другой кто.

- Живые памятники! — сказал а.

- В Брянском лесу каждое дерево — памятник. На то он и Брянский лес.

 ... Много на Брянщине сел, где возле изб священные холмики — могилы расстрелянных. Есть села, где во вре- мя войны не уцелело ни одного жителя. Я знаю Хацунь, Матреновку, Белево, Чичеренку и десятки других Матреновок и Чичеренок, где фашисты уничтожили всех пого­ловно: от грудного ребенка до беспомощного старика. Встречаются и такие села, от которых сейчас остались только одни названия.

Когда бываешь здесь, необъяснимое чувство охваты­вает тебя. Оно не похоже на то, которое возникает в му­зее или у колоссального монумента, или у полотна боль­шого художника. Там могут и мурашки бегать по коже, и ком подкатиться к горлу, но все это от волшебной силы искусства.

Здесь же рождаются чувства посложнее. Ты и пора­жен сверхчеловеческим мужеством и горько удивлен, что в глазах самого русского человека его подвиг — дело обыкновенное.

Было — значит, было! Смогли, ну и что ж такого! И всегда могли, и всегда сможем: русскому человеку не привыкать. Совершил подвиг и не кричит об этом.

Чем же измерить чувство благодарности перед русским народом? Снять шапку? Мало! Стать на колени — и этого мало.

Чувство благодарности перед мужеством и величием духа русского народа неизмеримо!

Примечание админа.

В нашем районе в годы ВОВ фашистами были сожжены деревни: Слободище, Манешино, Денисовка, Семеновка, Липово, Ляды, Першино, Годуновка, Гроша, Ивоток и другие.

Причем, жители как минимум двух деревень, Васильевки и Манешино, были сожжены заживо.